На связи бывший сотрудник одной из компаний, где проще работать (даже намного более крупной). Я отдал ей почти десять лет своей жизни, придя туда зелёным выпускником заштатного юрфака и полагая, что надо набираться опыта, тем более что обещали неплохие деньги. Сегодня, спустя год после увольнения, я точно знаю, что ад мне не страшен.

Я привык к тому, что нужно вставать в шесть утра, потому что до работы полтора часа, а опоздание стоит десятой части зарплаты.

Я привык к тому, что уходить в шесть вечера, по окончании рабочего дня, считается моветоном. Как минимум — в семь.

Я привык к тому, что полчаса, формально отведённые на обед, полностью не имел права использовать никто, потому что работа превыше всего.

Я привык половину рабочего времени тратить на написание никому не нужных отчётов о всех своих действиях и перемещениях и объяснения дебилам и гоблинам из службы безопасности, зачем мне, юристу, покидать офис и ехать то в суд, то в налоговую, то ещё куда-нибудь, благо госструктур у нас достаточно.

Я привык ходить в туалет и на перекур по расписанию. Привык к штрафам за секундные задержки.

Я привык к тотальной слежке за мной. К прослушиванию звонков на работе и, подозреваю, что и дома, к перлюстрации моей почты, в том числе личной, к камерам и диктофонам по всему зданию компании, не исключая даже столовую, туалеты и душевые.

Я привык к обыскам службой безопасности своих бумаг, одежды и портфеля. Привык к тому, что они всегда входили без стука.

Я привык к электронным пропускам и к тому, что система их иногда ломается. Я не мог попасть в отдел, на этаж, в кабинет и получал штрафы, потому что для службы безопасности не бывает уважительных причин.

Я привык, что больше двух нельзя собираться. Я привык, что с сотрудниками нельзя иметь никаких отношений вне работы. Я привык к постоянным доносам друг на друга. К ежемесячным проверкам на полиграфе. К тому, что служба безопасности хранит на всех и каждого море компромата, который в нужный момент можно вбросить на всеобщее обозрение (через внутрикорпоративную газету, скажем). Так вся компания узнала о том, что N. — гей, R. изменяет жене, Z. родила ребёнка не от мужа, а L. пользовался услугами девушек лёгкого поведения.

Я привык к тому, что все эти правила волшебным образом не распространяются на руководство компании, набранное вполне по кровно-родственному принципу. Что племянник гендиректора может приставать к любой девушке из колл-центра, и пусть только кто-нибудь ему откажет. Что двое из восьми замов не появляются на работе трезвыми, а один — месяцами отсутствует вообще.

Меня не особенно удивило, когда для двоих сотрудников конфликт с высоким руководством обернулся уголовным делом, а девушка из бухгалтерии покончила с собой, потому что поняла, что никогда не выплатит колоссальный штраф, наложенный из-за ошибки в расчётах. Не удивило, потому что нам всем всегда спокойно и невозмутимо повторяли, что мы никто, и никакого выхода у нас нет.

Но когда мне не дали отгул в связи с похоронами родного отца, сочтя причину неуважительной, я плюнул на всё и уволился.

Сейчас мне чуть больше тридцати. Я наполовину седой, ссутуленный законченный невротик с трясущимися руками, посаженным зрением и навсегда угробленной пищеварительной системой. Моя «достойная зарплата», редко когда доходившая до меня в полном объёме, не принесла мне ничего, из-за чего стоило бы всё это терпеть.

Сегодня меня больше никто не задалбывает. Но никогда, ни за что, даже под страхом смерти я не вернусь в эту компанию или ей подобную.